Как обучить популяризации науки

Мы публикуем материалы форума «Научная журналистика: особенности профессии и возможности обучения», проведенного Немецким культурным центром им. Гёте в Москве в рамках проекта «Популярная наука» 5 марта 2012 г. Редактор отдела науки журнала «Русский Репортер» и руководитель проекта "Летняя школа" Григорий Тарасевич рассказывает о том, как учить популяризации науки.

Григорий Тарасевич: Добрый день! Я начну с нескольких тезисов скорее общего характера, а под конец попробую перейти к какой-то практике, к каким-то личным примерам. Ну, начну я с того, что, конечно, хотелось бы у коллеги, у Клауса, украсть то же прекрасное название, которому я очень завидую. Теперь о ситуации в России. Сначала о хорошем. Звучал тезис, и он часто звучит в дискурсе между молодыми журналистами, о том, что, во-первых, как говорят сами молодые журналисты, ученые не хотят общаться с нами. Ученые говорят: «Журналисты все пишут ужасно». Мне кажется, это немножко преувеличено. За последние пять лет я ни разу не помню ситуации, чтобы мне отказали ученые во встрече, при том, что мое имя не такое вот громкое, чтобы все сразу знали «вот это великий Тарасевич, надо с ним встречаться». Встречаются прекрасно, охотно принимают, поют чаем, рассказывают все, что захочешь.

И это относится не только ко мне. У меня была одна история, когда мои студентки пошли брать интервью у физика-теоретика. Совсем-совсем такой махровый физик, релятивистский такой, совсем что-то непонятное. Я сначала испугался, что он просто откажется с ними встречаться, потому что девочки - студентки журфака, которые в физике примерно понимают столько, сколько я в суринамском балете. Во-вторых, я боялся, что ничего не поймут из того, что он говорит. И так случилось, я человек вообще не очень ответственный, я хотел их подстраховать, но опоздал. И, когда я вошел в аудиторию, я увидел прелестную картину: сидят три студентки, такие абсолютные блондинки, и физик, профессор, доктор наук с огромным удовольствием рассказывает про проблему времени, пространства, Эйнштейна и так далее. Он абсолютно счастлив. Более того, когда через полтора часа ему девушки сказали: «Вы, наверное, устали, вы, наверное, хотите домой. Вас там, кажется, жена и ваш декан ждет». Он говорит: «Нет, нет, нет, давайте еще поговорим!». И продолжилось еще на полтора часа. При этом девушки ему сразу объяснили, что формулы писать нельзя, у него все время рука тянулась к мелу и доске. Он ухитрился эти три часа спокойно объяснять девушкам-блондинкам про релятивистскую физику без формул. И эта проблема не такая уж глобальная, по крайней мере, по моему опыту.

 

Точно так же у меня нет ощущения, что последние годы стала актуальна проблема, что ученый хочет, чтобы о нем написали дико занудный, напоминающий некролог текст. Раньше да, я помню, как ученые хотели, чтобы обязательно звучали все завкафедрой, которые, начиная с 1917-го года, работали в этом институте, чтобы обязательно упомянули основателя этой науки времен пятнадцатого века, и чтобы обязательно писали языком, которым пишут если не некрологи, то, по крайней мере, университетские многотиражки. Сейчас ситуация, по моим ощущениям, сильно изменяется. Опять-таки один пример, второй, просто неприличный, я могу кулуарно рассказать. Пример более приличный: брал интервью у нейрофизиолога. Наука сложная. Дяденька показался мне ужасным. Он был отшельник, с огромной окладистой бородой, немножко сумасшедшими глазами, сидевший в своей лаборатории с кошкой, у которой был вскрыт череп, и были вставлены электроды. Мне было даже страшновато там находиться. Говорил он так, что многие бы без переводчика не поняли. Я очень легковесно это в блокнот написал. Написал хулиганскую статью и про эту кошку, и про ее личную жизнь и про то, как желудок разговаривает с мозгом и говорит ему какие-то смешные вещи, и с ужасом отослал эту статью почитать этому профессору, еще не вышедшую в печать. Я всегда стараюсь согласовывать статьи, коллеги из других изданий меня упрекают. Я всегда согласовываю, это проще, и это очень показательно. Прошло три дня. Приходит ответ: «Григорий, это замечательно! Только есть одна проблема, у вас в слове сосиска, кажется, есть орфографическая ошибка». Проходит еще три дня: « Вы знаете, эту статью прочитала моя жена, она тоже доктор биологических наук, она нашла ошибку в слове котлета». И это абсолютно нормальная ситуация.

Другой еще пример. Я как-то, по разгильдяйности, забыл диктофон, или у меня он сломался, и я не записал разговор. И я в ужасе: хочется записать, но ничего нету. У меня на флешке остались тезисы доклада на какой-то конференции этого человека, с которым я беседовал, психолога. И я как-то развернул, исходя из этих тезисов, длинный наш диалог с ее шутками, придуманными мною. И тоже послал ей. Ну, опять-таки, было единственной претензией, что в слове или котлета, или сосиска, или в каком-то еще орфографическая ошибка. Она признала предложенный журналистом, причем не научно-популярного издания, а издания общего интереса, издания «Русский Репортер». Подчеркиваю, это не научно-популярное издание. Это издание довольно легковесное, популярное у молодежи. Ну, в чем-то мы ориентировались на «Шпигель», но мы не так круты. И при этом ученые вполне признают, что этот текст их устраивает. Этой проблемы я особо не вижу. Может быть, я чего-то не замечаю, не знаю.

Но есть много других проблем. Начну с простых и доступных. Это, конечно, преподнесение науки обществу. Когда приходишь к ученому, он тебе наливает кофе, рассказывает всю подноготную, включая десять анекдотов про свое исследование. Но если этот ученый сам пришлет вам новость, значит этот ученый - псих.

В отличие от Германии у нас не развита коммуникация между научными институтами и университетами и прессой.

Я знаю, наверно, пяток хороших пресс-секретарей, из них содержательные новости посылает только один, и то, по-моему, перестал. Вот я знаю, Сибирское Отделение Академии Наук посылает более-менее новости про науку. Раньше еще Санкт-Петербургский Университет посылал новости, связанные с наукой. Все остальные институты и университеты посылают новости примерно такого содержания: вчера состоялась конференция, посвященная памяти великого ученого Севы Пупкина. Следующая новость: грант имени Владимира Владимировича Путина выделен пяти нашим студентам. И о чем мне, извините, писать? Опять-таки они очень хорошие люди. Они очень хотят помочь журналистам, у них нет никакой агрессии и отторжения. Но, если мы сравним новости, которые появляются, например, на сайте общества Макса Планка, я не знаю как сейчас, лет пять назад, я даже подсчитывал, в среднем две новости мне, как человеку плохо знающему немецкий язык, можно было спокойно прочитать как интересную научную новость. Зайдите на сайт МГУ, РАН, любого института или университета. Вы увидите про конференцию, про юбилей и про выход нового сборника, датированного почему-то 2008-м годом. Это есть проблема.

Научного пресс-релиза как жанра научной журналистики на данный момент не существует. В американской есть, в немецкой есть, во французской есть, в российской журналистике такого жанра нет.

Но это, конечно, далеко не все проблемы. На мой взгляд, существует проблема некого разрыва традиций. Я думаю, многие со мной согласятся, что в Советском Союзе школа популяризации науки была довольно сильной. Ну, по крайней мере, так многие считают, и многие образцы мы видим. И в первую очередь, не журнальной, а, может, книжной. Но традиция разорвалась. К науке интерес есть. Я опять-таки о хорошем. Грустно было слышать, что в Германии так относятся к научной тематике. У нас издание общего интереса, нацелено на самоокупаемость и, в первую очередь, на самоокупаемость. И при этом у нас отдел науки – это один из ведущих отделов. Вот есть политика, наука и культура. Это три главных отдела. В отделе науки работает пять человек, в отделе спорта два человека. В отделе новостей полтора человека. Отдела экономики не существует. В отделе науки пять человек. Вот вы видите обложку, мы вполне выходим на научные тематики, это далеко не единственная статья про науку. Но при этом мы, конечно же, ощущаем очень сильный разрыв традиций.

Мы чувствуем связь традиций 90-х, когда после развала российской науки приходилось и науку и научную журналистику, во многом, создавать на руинах. Но новой научной журналистики мы, по большому счету, не создали.

И мы пока, может быть, я слишком критичен к себе тоже, довольствуемся просто популяризацией. Что я имею в виду под просто популяризацией. Это перевод с научного языка на язык обыденный. Многие наверно согласятся с тем, что задача научного журналиста – это совершить перевод. В части случаев даже я с этим соглашусь. Но это научная журналистика минимального уровня. А следующим уровнем является текст, в моем случае, текст, это может быть и видео сюжет, где у науки и у журналистики один и тот же объект, но разные предметы.

Я думаю, что все помнят разницу между предметом и объектом. Объект, условно говоря, таракан с железами там, я не знаю в каком месте, предмет ученого понять какие молекулы обеспечивают то, что выработка какого-то гормона приводит к тому, что таракан шевелит усиками и прикольно шипит. А каков предмет для читателя? Для читателя, повторяю, обычного общепопулярного издания, а не, например, журнала «Наука и жизнь» или «В мире науки». Я пытаюсь, по крайней мере, в лекциях студентам, объяснить, что любая научная тема может свестись к трем главным максимам. Я скажу мягкий вариант, исходный вариант более грубый. Три максимы это: Бог, желудок и зеркало. Бог – это когда научный текст отвечает на глобальный вопрос мироздания. Ну, самый простой пример, мы посылаем в такой-то зонд такую-то часть массы, чтобы сделать такие-то реакции и ответить на вопрос: откуда зародилась жизнь? Ученого, на самом деле, может быть, вопрос зарождения жизни уже не волнует, его волнует, сядет зонд или не сядет, и какую реакцию надо провести, чтобы найти следы аминокислот там в какой-то среде. Но читателя волнует вопрос, считается, что божественный. Но это вопрос мировоззренческий, вопрос мироздания. Откуда взялась жизнь? Откуда взялся язык? Что есть хорошо? Что есть зло? И так далее и так далее. На мой взгляд, например, научно- популярные статьи по психологии как раз отвечают на этот вопрос, вопрос мироздания.

Редко кто пользуется в жизни научно-популярными статьями по психологии. Но всем дико интересно узнать, например, почему одни люди нравятся, а другие нет?

Почему мы проявляем агрессию, становимся жестокими, или наоборот становимся добрыми? И если в статье нет ответа на глобальный вопрос, если в статье нет Бога, то очень часто простому читателю, который не дурак и едет в метро, ему может стать скучно и неинтересно, и он будет прав. Это первое.

Второе - то, что я назвал желудком, это гораздо проще и понятнее. Это прикладной вопрос. Если мы провели реакцию по синтезу того-то, того-то и того-то, то в конце мы должны сказать: «И это создаст лекарство, которое всех наст сделает неуязвимыми от гриппа». Или всех нас обеспечит бесплатной энергией через две тысячи лет. Какой-то утилитарный результат. И третий пункт - самый сложный, с которым умела работать советская научно-популярная журналистика, с которым умеет работать западная научно-популярная журналистика, с которой не умеем работать мы, по крайней мере, большинство моих коллег, по крайней мере, я. Это зеркало, когда, глядя на ученого, на его судьбу, его мысли, человек сравнивает с собой. И, собственно,

на мой взгляд, читают люди издание для того, чтобы понять, кто они и чем они отличаются от других людей.

И у нас есть герои, топ-звезда, которая разводится, изменяет мужу, женится, не знаю, что еще делает. И про нее читают, чтобы соотнести со своими изменами, замужеством и прочее. А ученые сообщают нам о том, что на Марсе есть жизнь. Вот Филипп Киркоров там, не знаю, женился там, родил ребенка, а профессор Иванов говорит про жизнь на Марсе. Почему бы Филиппу Киркорову не сказать про политональное наложение при звучании такой-то мелодии, академику Иванову не сказать, как долго он женился. И это программа максимум, которую мы еще не реализовали, и я надеюсь, рано или поздно с ней справимся.

Другая тема, которую мы не реализовали, и, я надеюсь, когда-нибудь справимся, это научно-популярный текст о гуманитарных науках. Я не знаю, как с этим дело обстоит в Германии, я подозреваю, что лучше.

У нас, к сожалению, даже спустя двадцать с лишним лет после распада Советского Союза гуманитарные науки остаются науками идеологическими.

Писать про социологию, психологию, лингвистику как про науку у нас пока никто не научился. Вот мы учимся, пока получается вот… Все остальное является не журналистикой научной, а публицистикой, на мой взгляд, опять-таки.

Теперь я перейду к главной теме, о которой я сегодня хотел говорить, - это подготовка кадров. Ужасное слово «подготовка кадров». Представить своих учеников и коллег как кадры. Но так принято говорить. Мое ощущение, не знаю, как считают коллеги, работающие в научной журналистике, что

кадров для популяризации науки остро не хватает.

Приведу вам простой пример. Полтора года назад я вел семинар в Новосибирском Университете. Академгородок, елочки, белочки, кругом институты, все прекрасно. Как выяснилось, журнал «Русский репортер» там популярен до безумия, по крайней мере, из другого корпуса тащили стулья, чтобы меня послушать. Я вообще чувствовал себя звездой. Человек сто пятьдесят собралось, в проходах стоят, на подоконниках. Спрашиваю: кто любит наш журнал? У-у-у, все любят. Кто любит лично меня? Уу-у, все любят. Кто хотел бы туда писать? Ооо, все хотят. А кто бы хотел писать про науку? Лишь одна девочка из ста пятидесяти робко поднимает руку и говорит: « Ну, может быть, я». И убегает почему-то из аудитории, очевидно, плакать.

Мы имеем проблему нехватки кадров. И она связана с очень многими причинами. Одна из них, мне кажется, я буду субъективен, резок и, надеюсь провоцировать дискуссию и участие присутствующих, вот например, нашего ведущего, одна из них связана со спецификой журналистского образования. Оно, на мой взгляд, парадоксально. Ну, представьте себе больницу, в которой сотрудники работают независимо от того, получили они квалификацию врача или не получили. Один хирург по образованию биолог, другой хирург журфак окончил, третий хирург вообще без образования, просто любит резать и ему это нравится. Вы в такую больницу ляжете? Боюсь, что нет.

Редакция устроена по такому принципу. Вот опять наш журнал, который успешный, прогрессивный, по крайней мере, мне так говорят. Главный редактор – молекулярный биолог, заместитель главного редактора – инженер, редактора отделов, один правда есть выпускник журфака, остальные филолог, историк, историк, психолог, ну вроде бы из сорока человек творческого состава трое журфак окончали, но скрывают от остальных, вывод по слухам. Молекулярных биологов ровно столько же, их трое в редакции, сколько выпускников журфака. Не просто биологов, а молекулярных биологов, подчеркиваю. Кажется, в нашем высшем образовании что-то не совсем так, «может быть» скажем мягко. Я предполагаю, что это «не так», связано с типом журналистского образования в нашей стране.

По моему очень-очень большому общению со студентами журфака их образование являет собой такую облегченную версию филологического образования. Их учат читать художественные тексты, ну и, собственно, говорить о прочитанном в больших количествах. Все остальные предметы являются периферийными. Я очень уважаю филологов, вообще прекрасная наука, которая нам всем помогает жить и читать. Но филология – одна из немногих наук, которая, являясь наукой, я не говорю, что филологи такие вот все жулики, но в отличие от других наук в ней нет самого главного, что есть в психологии, биологии, где угодно.

Как работает биология или та же самая психология? Мы смотрим на мир, у нас появилось предположение, гипотеза, мы выбираем методы ее проверки, проверяем и говорим: «О, гипотеза подтвердилась». Или «О, гипотеза не подтвердилась». У меня есть гипотеза: выборы четвертого марта будут фальсифицированы. Я не знаю, а что вы смеетесь? Я был, наверно, единственным человеком 3-го марта, который не знал: будут ли выборы на следующий день фальсифицированы или не будут? Правда, не знал. Есть аргументы за это, есть аргументы против этого. Я не знал, сколько человек в семь часов вечера выйдет на Пушкинскую площадь. Может 10 000, а может 200 000. И я не знаю, сколько человек пойдет дальше к Кремлю. И, вообще, может быть, они и Кремль захватят. Это мои гипотезы. И я спокойно отношусь к тому, что я выдвинул гипотезы. Вчера я проверял их, получая информацию от наших корреспондентов многочисленных. Сегодня я пойду на митинг проверять, возьмем мы Кремль или не возьмем. И это нормальная логика, которая вшита в голову на интуитивном уровне у любого человека, имеющего отношение к естественным наукам. Точно так же как голову человека, имеющего отношение к техническим или точным наукам, вшиты навыки структуризации. Человек видит текст, видит какое-то событие, он тут же разбивает его на части, рисует кружочки, рисует стрелочки, и он ситуацию может описать.

Филолог, конечно, тоже этим занимается, но для него это занятие факультативно. Его дело - смыслы анализировать и красивости в тексте находить. И получается парадокс, людей пять лет учат много читать и красиво писать, не учат изучать. В итоге изучать они не умеют совсем, даже на обыденном уровне, а пишут они так же, как и все. Вот

я не понимаю, как человека пять лет можно учить писать, если он пишет так же как человек, которого пять лет учили капать в пробирки.

Для меня загадка, может, мне в кулуарах Иван расскажет, как им это удается. Один из методов я знаю, не применительно к МГУ, есть другой ВУЗ, где готовят журналистов. Вообще, у нас их очень много. У нас каждый вуз, включая даже технический, понемножку готовят журналистов. В одном вузе, не МГУ, я пришел читать лекцию на 4-й курс, меня пригласили как гостя. Первый мой вопрос был: «Где вы работаете?». Выяснилось, что, ребят было столько же, сколько вас здесь примерно, из них в средствах массовой информации, причем в районных газетах работало двое. Вы представляете, что вы встречаете врачей будущих 4-го курса, из которых опыт клинической практики имело двое из пятидесяти. В такую больницу опять-таки страшно ложиться.

Теперь немножко про среднее образование. Здесь я не так уверен, не так злобен. Я не уверен даже, что я прав, но школьная программа, при том, что она не такая плохая, как любят говорить наши средства массовой информации, но она имеет один дефект- передний край науки из нее вычеркнут. Может быть, это и правильно, может быть, так и должно быть. Ну, например, в школьной программе нет Большого взрыва. В принципе.

Даже в тех школах немногих, где есть астрономия, нет понятия Большого взрыва и нет Вселенной, только Галактика.

То есть, когда школьник потом читает новости того же журнала «Русский Репортер», он с удивлением узнает, что Европа потратила столько-то миллиардов евро на то, чтобы создать условия, которые были во время чего-то, о чем он не проходил. В школьной программе не расшифрован геном человека. И многое-многое другое. И нужно сказать, что та история, с которой школьники сталкиваются и их родители, тоже отсутствует, потому что она приходится обычно на май месяц, когда школьники заняты другими вещами, у них либо любовь, либо ЕГЭ. Вот, поэтому у них очень неплохой базис, они гораздо лучше многих взрослых знают про законы Ньютона, уж как они классифицируют животных и растения, я просто завидую, я так не умею. Но

понятия, которые являются топовыми для современной науки, в школьной программе отсутствуют.

Еще одна проблема характерная для нашего образования и усугубляющаяся – это очень жесткая специализация. В школе, слава Богу, она пока не такая жесткая. Но будет, скорее всего, более четкой. Здесь очень четко загоняют человека в рамки. Ты – журналист, и поэтому про биологию ты не узнаешь никогда. Для журналистов есть предмет, я читал несколько учебников по этому предмету, проглядывал, называется «Современные концепции естествознания». Это поразительный предмет, поразительное явление, может быть мне преподаватели объяснять, почему это. Ну, смотрите, там объясняют базовые вещи, связанные с устройством физического и биологического мира. На уровне журфака, даже на уровне специализированного ВУЗа, эти вещи уже более менее однозначны. Уже понятна более-менее стандартная модель работы клетки, работы гена. Там это подносится с разных сторон, это именно концепции. Есть разные концепции живого. А в психологии одна. То, что реально психология не договорилась, существует в формате многих школ, есть психология необихевиористская, есть психология психоаналитическая. Они, конечно, пытаются сливаться, но до конца не получается. Психология – одна, а естествознаний много, концепции. И это все, что студент журфака имеет право знать про естественные науки. Больше ничего он права знать не имеет. Точно так же как студент биолог не имеет права знать ничего про лингвистику, про историю и про кучу других вещей, которые могут иметь отношение к его деятельности.

В этом разделении есть наверно свои плюсы. И я не хочу сейчас хаять российское среднее и высшее образование. Но очень жесткая расстановка границ и в рамках школьных предметов. У меня сейчас школьники, попробовал, два года я вел географию в школе. Они чуть ли не каждый урок у меня спрашивали: « Григорий Витальевич, это вообще что? При чем здесь география? Вы нам рассказываете про государственное управление. Это обществознание». У них в голове не укладывается, что это тоже часть географии. Или там, я не знаю, политические конфликты в Африке, это тоже часть географии. У них жестко нарезаны предметы в школе, а в ВУЗе жестко нарезаны факультеты.

 

Слово, которое в заголовке этого слайда я не выговариваю, поэтому я его произносить не буду, но вы его все прочитали, наверное, все поняли. Какие задачи, что я имею ввиду? Ограничимся первым тезисом. Это

создание насыщенной интеллектуальной научно-популярной среды, в которую была бы погружена молодежь.

Пока примеров таких сред очень мало. Наверно, один из лучших примеров, который появился в последние годы, это научно-популярные лекции, которые у нас расплодились в России с бешеной силой. Но на них ходят в основном люди чуть постарше студенческого возраста. В основном это люди после 25-ти, а скорее после 35-ти лет. Не пожилые, а именно среднего.

Других сред не так уж и много, и поэтому я, пропуская остальные тезисы, хотел бы перейти к нашим образовательным проектам. Сразу хочу сказать, да, это немножко самореклама, зато это я знаю досконально. Это сугубо общественные проекты, которые создавались и продолжают жить без цели принести изданию прибыль и даже кадровую прибыль. Это на самом деле такой элемент гражданского общества, который случайно оказался по касательной, зародился в районе нашего журнала. Прибыли журналу от этого никакой. Пока что. Уже начинают потихоньку приносить, но мы этого не хотели, оно само получается. Начну с того, что не имеет отношения к лету, палаткам и прочим красивостям. Это проекты, связанные с журналистским образованием, такого семинарского плана. Мы попробовали для того, чтобы немножко потусоваться в разных городах со студентами, со знакомыми и так далее. Выяснилось, что ажиотаж бешеный, планировалось мероприятие раз в год, но даже, по-моему, четыре раза в год. Выяснилось, что очень простой очевидный формат является для студентов, особенно региональных журфаков, абсолютным ноу-хау. Люди собираются и говорят: «Ребят, есть реальное задание, надо написать про то как…ты пишешь про то, как у Вас в Ростове-на-Дону казаки создали…ты пишешь про то, как изучают оранжевые бактерии в Вашей лаборатории». Темы обсудили, пошли. Через три дня люди приходят с текстом, он анализируется, дорабатывается.

То есть создание реальной атмосферы редакции, реальной практики.

Почему-то для студентов журфака это становится откровением. Я не знаю почему. Почему так активно люди мобилизуются на наши аналогичные гражданские проекты. Ну, например, вчера великими усилиями (я очень плохой менеджер), но минимум сто человек освещали выборы. Я эти сто не знаю, я знаю троих или пятерых. Просто в социальной сети вывесили: ребята, пишем новости, вот давайте! Тут же самоорганизовалась сеть, выстроилась система передачи информации, система трехступенчатая, довольно сложная. Люди с удовольствием в этом участвуют. В первую очередь, студенты журфака, потому что им не хватает практики. Им не хватает попробовать ручками.

Опять-таки продолжая критиковать российское образование. Я тут выяснял, сколько студенты журфака пишут. Выяснилось, что в каком-то ВУЗе приличном, там норма пять статей в год. Под статьей понимается все, включая наверно заметку. Те, кто учился музыке, понять, сколько надо в подготовительной группе учиться играть. У меня дочка учится в музыкальной школе, она играет кроме занятий дома где-то час в день, это считается мало и плохо. Она час в день практикуется, еще два часа в музыкальной школе в шесть лет. А студент журфака двадцать лет пишет пять статей в год. Представьте себе, если эти три часа увеличить для двадцати лет, то пусть там будет пять часов где-то, хорошо. Сколько, работая пять часов в день за год, можно написать статей?

 

 

Очень быстро про «Летнюю школу». Не буду описывать это, палаточный проект в лесу, изолированный от всех, не финансированный никем. Довольно массовый, мы в этом году ждем около 1000 человек. И основная идеология - это перемешать журналистов с не-журналистами.

 

 

Дикий симбиоз школьников, студентов, профессоров-биологов, физиков, математиков, журналистов, историков, фотографов дает эффект этого разрыва границ и дефицитов образования, о которых я говорил.

Поскольку временя у меня истекло, то я не буду заниматься саморекламой, единственное я запущу на самовоспроизведение слайды.

Иван Засурский: Давайте, может быть, к вопросам перейдем, потому что времени очень много уже, и мы выбились из графика. Если есть вопросы, пожалуйста.

Вопрос из зала: Григорий, я бы хотел прокомментировать один момент, уже как ученый, а не как журналист. Вот там, где написаны проблемы, почему часто ученые не идут, почему мы не пишем пресс-релизы. Ответ в том, на мой взгляд, что там есть комплекс проблем. Журналистика для науки не стала четвертой властью. То есть журналисты ученому в России не нужны. Подумайте, что важнее для финансирования университета: что Вы про него напишите или то, что ректор – член Единой России? Ответ известен. Точно также у нас существует тезис, что наука – это удовлетворение личного любопытства за государственный счет. В принципе, это неправильная вещь. Вообще говоря, должно быть, что я, условно говоря, делегирую какому-нибудь молекулярному биологу удовлетворять мое любопытство за государственный счет, а он будет просто выполнять роль… он и свою удовлетворит, и мою, и других. И тогда мы все вместе посмотрим и решим, если он делает что-то интересное, мы его финансируем. У нас финансирование науки устроено так, что Public Relations для фундаментальной науки, финансируемой государством, абсолютно не важны. И поэтому у нас в стране, если посмотреть на все опросы элит, популярных людей, там нет ученых или есть люди, которые известны благодаря своей популяризаторской деятельности, как Сергей Капица, например. И вот видите ли Вы какой-то способ со стороны научной журналистики влиять на это, то есть не убедить ученых, что им надо идти, просто потому что надо, как в стихотворении Пригала, а вот именно поменять систему функционирования науки в стране, чтобы ученые реально были заинтересованы в контакте?

Григорий Тарасевич: Я понимаю этот вопрос, он логичный. Да, действительно, российская наука не так сильно зависит от своего имиджа, конкретные ученые в финансировании мало зависят от того, сколько о нем написали, а действительно больше, наверное, от членства в Единой России, к сожалению. И я боюсь, что эта ситуация в ближайшие годы не изменится. Она будет меняться, конечно, постепенно становиться лучше, но имидж влиять на деньги и должности будет не скоро. Ну это мое ощущение. Но мне кажется, у многих ученых, я вот не знаю Сергей согласится со мной или нет, помимо желания удовлетворить свое любопытство за казенный счет, есть желание поведать миру о том, как же он это любопытство удовлетворил. И ученые, на самом деле, не то, что не хотят общаться с прессой, не то, что не хотят делать публичными свои достижения, широко публичными, они не умеют. В университетах есть пресс-секретари, уже почти в каждом университете ест пресс-секретарь, просто не умеет работать, он не понимает, что университет занимается наукой, не умеет ее представить так, чтоб публике было интересно. И я думаю, что вот это скоро изменится в лучшую сторону.

Вопрос из зала: Григорий, а можно вот про Ваших учеников, «Летняя школа» - тысяча человек. Вы сказали, что к Вам они не приходят работать, а куда они уходят? С Вашей точки зрения, какая их мотивация? Зачем они туда приезжают, и куда они потом несут те знания, которые Вы им дали?

Григорий Тарасевич: Вы знаете, цели образования, они не всегда такие вот лобовые – подготовить кадры для своего издания. Это рождение некой смуты в голове. Смуты социальной, потому что очень сильно гражданский, абсолютно отрезанный от всех властных коммерческих институтов характер проекта, мы, все-таки, не Селигер, он пробуждает определенные социальные импульсы, и люди учатся за себя отвечать, и мы видим, что они учатся и научаются. И они учатся думать и понимать сложность каждой проблемы, ее преломление в разных гранях. Я могу привести один пример. Вот у нас в этом году был среди научных журналистов самых разных типов, от профессоров до школьников, мы сделали один общий журнал с единой темой «Конец». И они пытались найти понятие «конца», о нем популярно написать в разных областях: в физике, в молекулярной биологии, в лингвистике, филологии. Что такое «конец». И вот эта каша разных наук, разных людей, объединенных одной проблемой, одной задачей, мне кажется, это то, что развивает мозги, чего не хватает в наших ВУЗах.

Вопрос из зала: Во-первых, большое спасибо за потрясающую лекцию. Я хочу сказать, что с журналом «Русский репортер» у меня есть опыт работы, Вы делали потрясающий материал про профессора Яминского, который назывался «Посмотреть на атом». Спасибо Вам за интересное изложение нашей работы. Я хотела бы, во-первых, сказать, что, конечно, тема того, что все плохо – это хорошая тема для общения. Но я абсолютно с этим не согласна, и все свои усилия и своих коллег я настраиваю на то, чтобы как раз поломать тренд, что у нас ничего невозможно, никому это неинтересно и т.д. И я вижу, что на этом поприще мы не одиноки с теми единомышленниками. Но у меня такой вопрос. Вы затронули тему того, чтобы новости науки были также интересны, как новости о Филиппе Киркорове, условно, зеркалом. Очень здоровские тримаксимы, но я позволю себе немного не согласиться, потому что мне кажется, что опускать науку до уровня абсолютно простых и самых примитивных интересов не очень правильно. И это не снобизм, потому что я знаю о научном снобизме не понаслышке, когда ученые говорят о том, что простые смертные никогда не поймут их. Нет, я говорю немножко о другом, я говорю о том, чтобы сделать такой материал и поднять такую тему, которая, скажем, поднимет читателя до уровня вот как раз, понимаете, да, о чем я говорю. То есть не опускать науку по смысловому, по семантически, то есть я как, грубо говоря, пресс-секретарь вот Вы нас назвали, я вот как пресс-секретарь мыслю, как я работаю журналистом. А наоборот понимать по смыслу, смысловому читателя. И в этом смысл просветительской и популяризаторской сущности науки, на мой взгляд. И поэтому мне кажется, что мы должны вот этим единым научным популяризаторским сообществом мыслить в таком направлении. Согласны ли Вы с этой мыслью? Спасибо.

Григорий Тарасевич: Мне очень сложно сказать, что значит поднимать, что значит опускать. «Ромео и Джульетта» - это опускание или поднимание? Это подростковый секс, да Вы чего, вообще это пошлятина жуткая, «Ромео и Джульетта» Ваша. То ли дело наши нанотехнологии. Это высокое. А там подростки переспать пытаются, это гнусно. Вопрос исполнения. Но у меня, раз вы меня критикуете, я тогда тоже можно покритикую?! Вот смотрите, чем отличается популяризация российской науки от, например, немецкой. Вот мы идем по коридору и видим прекрасную выставку фотографий, которые организаторы совершенно спокойно, качественно и убедительно передают в прессу, и мы их публикуем. Неужели в российских компаниях, например, занимающихся нанотехнологиями (если не ошибаюсь это в Ваш адрес, да?), невозможно сделать картинку, которая была бы по уровню сопоставима с тем, что висит в коридоре? Мы опубликуем, честное слово, мы Вам полполосы дадим, 2/3 полосы дадим, мы напишем, что это именно Ваша фирма Вашим атомно-силовым микроскопом добилась этого изображения, фамилию директора напишем, дайте картинку. Я обращался к пяти компаниям, включая Вашу, извините. Мне прислали какие-то мутные серые пятна, и сообщили, что это их есть последняя разработка, на которую вот-вот Сколково выделит денег. И что мне с этим делать? Почему общество Макса Планка может делать красивые картинки, а русские компании не могут, а техника примерно такая же по уровню. Я ответил?

  Иван Засурский: Давайте, дорогие друзья. Я просто предлагаю, поскольку у нас был такой харизматичный оратор, и то же он все время на меня нападал. Я не мог его никак прервать, это было бы давление на позицию. Я прошу прощения у всех за то, что мы немножко сбиваемся с графика. Особенно у Моники, потому что она должна была выступать, а мы сейчас должны пообедать, потому что обед горячий, но мы вернемся пораньше с обеда, мы вернемся не в 15.50, а в 15.30. пожалуйста, и лучше даже, если в 15.25 все будут, или в 15.20, может мы уже начнем, потому что очень хочется и Монику послушать, и всех остальных, и не очень выйти за наши ограничения. Спасибо большое.

Leave a Reply